Интервью с Андреем Данилко в журнале "ОК!"
Интервью достаточно давнее, но настолько хорошее, что еще раз его всем рекомендую почитать.
Крещатик залит солнцем, на часах около пяти вечера. Андрей еще немного сонный, работал почти всю ночь. На нас смотрит поначалу настороженно... Для победы на «Евровидении-2007» его Верке Сердючке не хватило всего тридцати баллов, а последствия это выступление получило самые неоднозначные.

Что вечером собираетесь делать?
Поеду в студию делать аранжировки для нового альбома. Сроки уже поджимают, за месяц надо закончить. Вот ехали сейчас к вам, ставили в машине некоторые песни... Альбом будут выпускать два мировых лейбла, с которыми мы подписали контракт.

Много уже готово?
Ну, все пока в черновиках. Будет около 15 песен, а потом я выберу 11. Плюс мы еще сделали «Читу-дриту» и «Все будет хорошо» на немецком языке, и это реально прикольно слушать. Еще там будет трек «Спасибо тебе, Горбачев». Это такая авторская песня, очень мне нравится… Вообще мне очень хочется, чтобы Верку Сердючку воспринимали как арт-персонаж, а не как сиськи и колготки. Потому что пока совсем небольшое количество людей ее правильно воспринимают.

Почему вы так думаете?
В свете последних событий. Эти скандалы надуманные, эти попытки поссорить Россию и Украину... У нас был концерт под Туапсе, и я на песне Dancing почувствовал холодок. Люди слышали ее в первый раз, но им уже рассказали, что Сердючка куда-то их там посылает. И я вижу, как они слушают: где же она должна нас тут послать? (Смеется). Наверное, на этот раз не спела. Я себя из-за таких вещей чувствую Кристиной Орбакайте в фильме «Чучело». Вот почему все так, объясните?
Потому что вы дали повод.
Какой?
«Лаша тумбай» прозвучала как конкретная провокация, Андрей.
Какая провокация?! О чем вы говорите? Успех не прощают — вот и придираются. К несуществующей фразе. Я же эту песню предлагал Константину Эрнсту три года назад! Когда мне даже в страшном сне не могло присниться, что я поеду на «Евровидение» от Украины!

Как вам, кстати, здесь живется? Комфортно?
Есть такая поговорка: «Две собаки лают, а мешают спать всему селу». На Западной Украине в нас бросали яйца. Но вы заметьте, при полнейшем переаншлаге и, что примечательно, в самом конце концерта. (Общий смех.) Ребят, которые бросали, скрутили омоновцы. Я выхожу к ним в коридор, расстроился, но не показал этого, хотя сердце колотилось. Вижу пацанов этих трясущихся, им от силы лет по 18. Спрашиваю: «В чем дело?» — «Нам нужно на что-то жить». Им дали по пять гривен.

Какая гадость.
Так что, когда говорят, что Сердючку не любят на Западной Украине, это вранье. То же самое и здесь. Я ходил на прямой эфир к Савику Шустеру на «Свободу слова». Не хотел идти, говорю: «Савик, я так устал, ничего не соображаю, я реально не готов». А там все — как будто тебя в учительскую вызвали и сказали: «Завтра с мамой, поведение «два», по химии «два»…» Но я все-таки пошел. Так вот — просто чтобы вы понимали, — не было ни одного негативного мнения. Сидели политики, просто зрители, и все настолько правильно всё восприняли! Я так думаю, все поняли, что гнать на Сердючку уже неактуально, потому что настолько поменялась ситуация! Настолько для Украины хорошо это второе место. А для России Сердючка — украинский голубь мира. Она же так и говорит: «I’m peace dove!» (Смеется.) Это всем было бы понятно, если бы было доброе восприятие. Как сказал Олег Табаков: «Артист расцветает в любви, как цветок». И мне так нужно, чтобы меня любили, и меня это не развращает, а, наоборот, настолько вдохновляет! Совсем по-другому тогда все рождается. Я прячусь под очки, но я же все вижу, все секу.

Вообще мне кажется, Сердючка — это такие гигантские черные очки для вас.
Я нуждаюсь в маске, потому что я не публичный человек. Вот это вообще не моя история — ходить на презентации, показывать костюмы... Мне нравится быть закулисным человеком.

Потрясающе. И при этом вы в самом центре.
Помню, даже в пионерском лагере мы из коряг сооружали какие-то штуки, и я, будучи в первом отряде, по секрету делал корягу второму (смеется), сам же при этом был в жюри, которое не знало, что я эту корягу делал. И мне нравилось, что всем понравился мой замок из коряги. Мне было приятно, что они реагируют не на меня, а на то, что я сделал. Понимаете, в чем разница?

То же и с Верой — не вы, а то, что вы сделали?
Да.

Расстроились, что не первое место?
А я знал, что будет второе. Я проанализировал очень много составляющих — это было невозможно. Хотя и всего 30 баллов разницы. Я не люблю, когда говорят: нет, у вас все равно первое место… У нас хорошее второе. И не надо обижать сербку, она очень достойно выступила. А второе место — это даже круче, и я вам объясню почему. По контракту «Евровидения» занявший первое место должен в каких-то странах шесть или семь концертов дать бесплатно. А мы со своим вторым местом тоже дадим концерты в Европе, но за деньги! (Смеется.)

Вы завязали там какие-то знакомства деловые, какие-то предложения получили?
Да их миллион. Мы от концертов в Европе даже отказываемся пока. Вот доделаем материал и потом поедем. Песня понравилась, песня пошла в народ. В Европе ее крутят на дискотеках. Сердючка — в Европе! Это классно. Что происходит у других артистов, которые там выступали, я не знаю, но то, что я хотел и ожидал, то все сбылось. Меня ж вопросами замучили: «Зачем тебе нужно это «Евровидение»?» Да как зачем! Это очень круто — это раз, и это развитие персонажа — два. Почему мы назвали Сердючку украинской Синдереллой? Она была проводницей, потом сделала ток-шоу, потом запела, потом стала звездой — и, естественно, поехала покорять мир. На каком-то этапе ты понимаешь, что уже всё, потолок, и ну не знаешь, куда развиваться. «Евровидение» дало возможность… (думает) выйти в другую комнату, скажем так. И был какой-то такой подъем после этого, вы знаете, и меньше чем за месяц мы записали эти 15 треков — и это при всем том негативе, который на меня обрушился, притом что я ужасно от этого себя чувствовал…

Обидно?
Да, на самом деле просто обидно. Второе место — это что, меньше, чем третье? И если бы хоть эта злополучная «Раша» была — но ведь ее не было! А теперь людей зомбируют, что Сердючка чуть ли не главный враг России.

Завидуют, наверное?
Как вам сказать… (Думает.) Когда я на сцене, меня как будто разбирают на части, как будто вампирят. Есть же какие-то такие вещи, да? Неслучайно ведь у меня костюмы как броня. Даже психолог это сказал: «Знаете, Андрей, вы интуитивно верно подбираете эти все блестяшки, зеркальца на концертную одежду. Это же отражает все дурное…»

Кстати, о костюмах. Я была на вашем концерте «На березовых бруньках», и мне показалось, что публика все-таки лучше реагирует на старый Веркин гардероб, на пиджачок этот нелепый, дырки, колготки.
Нет, это не так. Это как, знаете… вот что бы «Ласковый Май» ни пел, все в зале все равно будут ждать «Белые розы».

Да, согласна.
Это такая ностальгия — в том числе и по своей юности. Верка ведь рассказывала тогда о Советском Союзе, и, чтобы вам было смешно, я рассказывал про себя. У каждого это было. Кто-то так же спотыкался в ванной, кто-то штаны спортивные в школу под брюки напяливал, чтобы не переодеваться на физкультуру... Это все столетней давности, и зал сразу оживает, когда видит эти колготки Веркины, потому что всем есть что вспомнить.

Сейчас она, конечно, шикарная женщина, что говорить.
Но опять же это все равно процентов тридцать от того, что мне хотелось бы видеть. Все равно ее часто неправильно воспринимают. Или начинают из меня делать женщину, что нельзя никогда. Она — персонаж. Потому что если вот чуть-чуть влево, то это будет вот это. (Показывает на заголовок на журнальной обложке: «Гей, славяне!».)

А что вы хотите, вы знаете?
Я знаю, я вижу. У меня в голове сформировано, какая она, какой репертуар, какие песни. Но тут есть вещи, на которые я не влияю.

Например?
Например… (Думает.) Профессионализм других людей. Я сам не профессиональный музыкант, да, я просто пишу, но, приходя к аранжировщику, я не хочу и не должен с ним сидеть. Я хочу отдать и забрать.

Готовое?
Да. Вот, например, вам трек, а вы из него сделайте. А мне потом показывают — а мне не нравится. И говорят: «Ну так же тоже может быть?!» Ну конечно, может. Все может быть. Но мне-то надо не так, а вот так! (Смеется.) Эта проблема связана и с музыкой, и с клипами, и со всем остальным. То ли это я такой, не знаю. Когда ты бежишь, а за тобой не успевают — это очень плохо.

У вас ощущение, что вы впереди?
Я бегу, да. Я чувствую это, я даже иногда себе говорю: Андрюша, не беги — иди.

Инна Белоконь, девушка, которая блестяще играет маму Верки, за вами успевает?
Да, Инна в смысле импровизации всех сделает.
А чем она занималась до того, как стала «мамой»?
Квас продавала на улице, в Полтаве.

Да ладно.
Я вам говорю.

Она не актриса?
Боже спаси. Я никогда не беру артистов: их надо переламывать потом. Мы вместе учились в СПТУ на продавцов-кассиров. Уже 15 лет работаем. Мы настолько знаем друг друга, у нас диалог уже на уровне глаз. Когда я на пресс-конференции в Финляндии сказал, что ей 32 года, все ахнули. Это люди от земли, понимаете. Они не знают, как надо. Они делают, как чувствуют.

В фильме «Мадам Баттерфляй» герой говорит: «Почему в старой пекинской опере все женские партии исполняли мужчины? Потому что только мужчина знает, какой должна быть настоящая женщина». Вы с этим согласны?
Ну…

В общем-то, это главный принцип жанра травести.
(Думает.) Я знаю одно: мужчина может сыграть женщину, а женщина мужчину — нет. Ну вот назовите мне женщину, играющую мужчину, и чтоб это было круто.

Я не могу вспомнить вам сейчас, но я не специалист.
Ну, я тоже не специалист. Я просто сейчас размышляю. Нет такой женщины, которая сыграла мужчину, смешного мужчину. Но зато смотрите, сколько после Сердючки на экране появилось мужчин, переодевающихся в женщин. И меня это очень сильно раздражает.

Почему?
Я объясню. Не всем это позволено делать, понимаете. Это выглядит как ряженичество, и это ужасно. То есть за этим нет образа никакого, а просто мужик нарядился, посмешил. Самые лучшие женские роли, я об этом говорил, играют Юра Гальцев и, конечно, Юрий Стоянов в «Городке». Теоретически Стоянов мог взять также какой-то персонаж — ну не знаю, техничку, например. И сделать ей карьеру певицы. То же самое, то же самое! Знаете, почему я не люблю пародии на себя? Это нелепо напяленное боа, эта бездарная роза — это все пошло. Сердючка при всей своей спорности — не пошлая. Переодевание сродни ходьбе по канату, и надо настолько уметь держать баланс, чтобы не скатиться в вульгарность!
Как вы восстанавливаете силы?
Включаю какой-нибудь фильм, типа «Семнадцать мгновений весны» или «Девушка без адреса», старый-старый, шестидесятых годов. Накладываю себе в тарелку еды как следует. (Смеется.) Сажусь, ем и смотрю.

Один?
Да.

Сколько вам лет?
Мне 33. И у меня тоска по шестидесятым годам, я не знаю почему. Мне кажется, что вот там — вот это было время… (Думает.) Время творчества, созидания. Закончилась война, денег ни у кого не было, по большому счету все только налаживалось… А вот смотришь эти фильмы — через экран чувствуется даже запах после дождя… Эти пластинки, эти отношения, эти большие квартиры, в которых нет дорогой мебели… Почему-то тоскуешь по этому. Тогда был хороший театр, при такой аппаратуре снимались гениальные фильмы. А сейчас и цифра, и шмыфра, и что хотите, а посмотрел — и забыл… Знаете, так хочется создавать продукт, который будет вне времени. Вот я смотрел несколько своих номеров прошлых лет, и есть такие, на которые время не повлияло вообще.

Номер про побирушек на поминках среди них был?
Кстати, да. У нас единственная запись, которая осталась, когда он был уже хороший, — с последних концертов в Америке. Мне реально было самому смешно. Мы уже купались, я видел, что мы с Инной друг друга заводим, импровизируем легко... У нас же абсолютно куражное искусство. Надо иметь очень хорошее настроение, когда выходишь на сцену, — тогда ты летаешь. А если нету настроения, я просто барабаню текст и вообще тогда неинтересно… Даже вот на «Евровидении». Мы репетировали в неполном составе, но получали огромное удовольствие. Вокруг нас были профессионалы, мне говорили: «Андрей, а вы можете больше на эту камеру работать». Мне подсказывали, это было так здорово, у меня родилась идея с пробежкой этой…

…которую потом украли французы?
Украли, украли. Такие суки. Я после этого себе сказал: так, Андрюша, надо тихонько репетировать. (Смеется.) А вот на самом финале я выступил не очень хорошо.

Нет?
Когда я вышел, я забыл слова. «Hello everybody!» — надо было начать, а люди стали так кричать… И я помню, что на «х», а не помню, какое слово. Ххх… Стою и думаю: «Господи, какое это слово?» И от напряжения просто родил это «hello everybody» и первый куплет как-то еще. Только потом въехал уже в ситуацию… А накануне мы выступили очень хорошо. Вот когда чувствуешь: мы порвали зал. Это очень классное ощущение. Сердючка, нацепив звезду на голову, должна была этой звезде соответствовать. Вокруг нее должен быть ажиотаж, все эти атрибуты звездные. Мы же в это играем.

Вы играете, а воспринимают-то всерьез.
Так я специально все делаю, кто-то же должен оживлять пространство это скучное. Что бы ни говорили, а не хватало персонажа, который бы вытворял такие чудеса. Я не хочу своей Веркой никому сделать плохо, я хочу просто развлекать. А все равно получается, что надо охрану. Не все рады ее успеху, скажем так.

Мне кажется, это актуально для любого популярного артиста, не только для Верки.
Да, да. И я, наверное, наивен, раз думаю, что артисты могут дружить. Но я лично могу.

А с кем вы дружите из артистов?
С Филиппом. (Андрей имеет в виду Филиппа Киркорова. — Прим. авт.)

А еще?
Ну… С Сережкой Лазаревым хорошие отношения, со многими, просто мы не так часто видимся. Вот Дима Борисов с Первого канала, ведущий. Как-то случайно познакомились, и — раз! — совпали какие-то вещи, чувство юмора… Вот Роман Виктюк еще, он недавно был тут, смешной такой.

Кто вас любит?
Меня?

Вас.
Вы знаете, может быть, любит очень много людей. Мы ведь говорим о зрительской любви, да?

Нет.
Если вы имеете в виду личный момент, то я не могу сказать, что я один, и не могу сказать, что есть что-то такое… Мне сейчас так комфортно. У меня что-то происходит, раз в месяц примерно, но мне проще одному. Бывают моменты, когда я просто хочу посидеть дома, не на море, никуда не ехать. А просто посидеть дома.

У вас нет ощущения, что ваш персонаж у вас крадет силы душевные? Что Верка вам, Андрею, не оставляет жизни?
Вот на днях у нас была съемка. Показывают: сначала я сижу нудный такой, плохо соображающий… А следующий кадр — уже персонаж, уже Верка. Всё, откуда силы вдруг взялись, она уже бегает, она уже орет... У нее своя какая-то программа.

Деньги сделали вас счастливее или несчастнее?
Я и к наличию, и к отсутствию денег отношусь абсолютно спокойно. Я жил когда-то в пристройке самодельной, просыпался утром, зима, обои поскрючивались от сырости, на лице иней… И не жаловался. Сейчас у меня есть квартира, машина, но это не вопрос счастья, просто я стал, может быть, менее зависим. К примеру, если раньше я не мог купить 15 дисков, то сейчас я могу купить 154 диска и даже их не открывать, они у меня так лежат. Мне просто приятно покупать диски, понимаете, это в голове все. В детстве я очень любил итальянскую эстраду, Тото Кутуньо, вырезал фотографии из журналов, как все дети. У меня уже дисков его… ну не знаю, ну миллион этих Тото Кутуньо, одни и те же, просто разная обложка, а я все равно покупаю, покупаю. (Смеется.)

Какие продукты всегда есть в вашем холодильнике?
Я вам скажу. У меня новая фишка: все зеленого цвета. Яблоки, авокадо, петрушка, укроп, огурцы, зеленый перец…

Вы поете в душе?
Нет, нет такой привычки. У меня в детстве не было душа.

У вас не было ванной комнаты?
Мы жили в частном секторе, где все удобства были во дворе. Один туалет на много домов, а купаться мы ходили к знакомым, раз в неделю. Я всегда мечтал иметь ванную комнату.

Долго это продолжалось?
Пока не уехал. Потом, конечно, когда появились деньги, провели воду… Если так посмотреть, условия были ужасные.

У вас есть какая-то любимая вещь из одежды?
У меня есть любимая вещь, которую я никак не могу купить. Пижама, такая...очень приятная к телу, нежно-фиолетового цвета, в полосочку. Я ее прямо вижу. Или белая пижама. Мне бы хотелось иметь белый дом с белым интерьером, который залит солнцем, и ходить по нему в этой пижаме.

Наверное, вам сейчас несложно воплотить эту мечту в жизнь?
Она воплощается потихоньку, но у меня такой архитектор, что все никак не могу воплотить. (Смеется.)

Далеко это?
Нет, это Конче-Заспа, элитный райончик, примерно как у вас Рублевка. Там дамба, и у меня получается свой пляж даже, это прямо так хорошо... Участок 50 соток, это я, кстати, в первый раз вам рассказываю. Но это будет как бы дача. Жить там постоянно я бы не смог. Мне нравится жить в городе, в самом центре.

Значит, сажать картошку — это не для вас?
Я терпеть не могу сажать картошку, это пытка для меня была. Или собирать жуков. Вот вы собирали жуков когда-нибудь?

Нет.
Вот видите, а я собирал. А потом надо было бросать их в керосин и подпаливать. Такой крематорий для жуков. (Смеется.)

Что вы делаете сидя в машине в пробках?
Слушаю музыку, говорю по телефону.

С кем больше всего?
Бывает, очень долго говорю с Филиппом, очень долго. Говорим, говорим.

Филипп любит вас?
Это лучший друг мой. Знаете, вообще счастье, когда люди совпадают, чувствуют друг друга, но при этом друг другу не мешают. Счастье, если можно находиться в одной квартире, но у каждого человека есть свое время, своя свобода. И при этом вы друг другу очень необходимы. Вот мы с вами живем вместе, а я люблю побыть один. И вот я сижу играю на пианино, а вы тихонько открываете двери, ставите чашку, кладете бутерброд и уходите. Или вы сидите разговариваете по делам, а я тихонечко беру ваш мобильный и ставлю его на подзарядку. Вот это любовь.

У меня такого нет.
Я вам этого желаю. У меня, правда, такого тоже нету. (Улыбается.) Но было. Были отношения, когда хорошо.

А когда было хорошо, но потом закончилось, это можно пережить?
Это очень тяжело пережить, почти нереально, но в этот момент ты как-то все понимаешь… (Думает.) Чем мужчина отличается от женщины, вы знаете? Да ничем. Одинаково все плачут. Ко мне, бывало, в общаге приходили как к врачу, плакались, делились. Цирковое училище, акробаты… И приходит такое здоровенное, любого пришибить может, — и вот оно плачет сидит…

А вы когда последний раз плакали?
На «Славянском базаре» меня пробивало, но я думаю, это на нервной почве. Было как-то все несправедливо, ну и нахлынуло.

А не из-за работы?
А так давно. Тот опыт мой — это такая была травма для организма, для психики, что выработался иммунитет. И теперь ты уже как бы режиссируешь отношения: так, это мы пропускаем, здесь мы уже были…

Поэтому вам проще одному?
Поэтому мне проще одному. Но мне сейчас никто не нужен рядом еще и потому, что, когда ты один, ты восстанавливаешься. Знаете, у нас с вами есть одна общая тема — тоска по идеальному. И завышенные требования к человеку, который должен быть рядом. То, о чем мы говорим, чашки и все такое, могло бы у нас быть в 20 лет, когда есть необходимость в другом человеке. А сейчас мы самодостаточны, это я и по вам вижу. Вот вам интересен журнал ваш, вы поклонника себе найдете, это очень просто, а вот над семейными отношениями вы думаете.

Судя по всему, вы тоже.
Конечно. Вы сильный человек и хотите, чтобы возле вас был человек, который… ну второй. Вы первая, а он второй. Но который себя вторым чувствовал бы прекрасно. Хочется, чтобы рядом был человек, который… (Думает.) Не мешает, а помогает. (Шепчет.) Я же знаю это все. И настолько будешь счастлив, и ты, и тот человек, который рядом.

Для многих людей Верка — это таблетка радости. А что является такой таблеткой для вас?
Телефон. Можно часами разговаривать. Старое кино, старые спектакли, они так успокаивают нервы. Старые радиоспектакли. Вот сейчас у меня стоит «Дальше тишина» с Раневской. Слушаешь — и как будто ты в том времени... Помните? Надо идти в школу, а не хочется, по радио идет «В рабочий полдень», в конце которого обязательно будет зарубежная эстрада, Тото Кутуньо или кто там... Школа, солнце, ничего нету, ты бегаешь, пионерские лагеря эти... Мы участвовали в конкурсах каких-то, я помню, была такая «Операция «Фантик», я собрал больше всех фантиков, и мне на линейке дали приз. Вы только вдумайтесь в этот приз — стакан кефира и аскорбиновая кислота!

Сейчас этого не понять никому.
Это счастье было. Стоишь на линейке, поднимают флаг, дробь эта.

Я смотрю, вас так и тянет в прошлое. Вам чего-то не хватает в сегодняшнем дне?
Просто было хорошо очень.

А сейчас?
А сейчас тяжело, под каким-то прицелом находишься постоянно. Вот вы едите, а за вами все время смотрят. Вы волей-неволей начинаете как-то красиво есть, и оно все вываливается обязательно. (Улыбается.) Я, конечно, привык уже к этому. А раньше я вообще не мог, терялся. Но в принципе все хорошо, просто я думаю, это играет еще усталость.

Вы даете себе отдыхать?
Вот сейчас хотел поехать куда-нибудь, а потом подумал: куда ехать, везде наши! Я помню, был в Таиланде, в Паттайе этой, вы были там?

Нет, не была.
Там такое грязное море. Я нырнул в это море, вижу, кто-то уже подглядывает за мной. Вынырнул — водный велосипед проехал в метре от моей головы, я в луже грязи, а на голове целлофановый пакет. (Смеется.) Это бы сфотографировать и вам в журнал ОК!. (Смеется.) Да еще я языка не знаю, думаю: ой, лучше я посижу в Киеве.

Можно же кого-то взять, кто знает язык.
Я думаю сам ехать.

Один?
Три дня я привыкаю, потом потихоньку начинаю загорать, приходить в норму. Уже не злой на людей, не кидаешься как собака на всех. А день на седьмой уже такой загоревший и какой-то весь хороший, сам себя бы поцеловал. (Смеется.) Покупаешь какие-то вещи себе, которые раньше бы не купил, какие-то джинсы, футболки. И тебе во всем хорошо, и нет черной шапки этой. Я ненавижу две вещи в жизни, вот спросите меня какие.

Какие две вещи вы ненавидите в жизни?
Блейзеры и тональный крем.

О господи.
Вы понимаете, вот я все время в этой шапке, бейсболке то есть. Ну то есть они периодически меняются, когда изнашиваются… Когда я без шапки, я как будто голый. А когда я отдыхаю, я эту шапку забываю. Подстригусь очень коротко или даже налысо и вот хожу в майке такой, знаете…

В алкоголичке? Красиво.
Красиво, да, идешь в синих джинсах, шлепанцах — шлеп, шлеп… Вот сейчас нужно закончить альбом, сделать программу и тогда все, можно отдохнуть.

Если вы не найдете себе новое занятие.
Есть идея записать новый инструментальный альбом. Уже для заграницы.

Завидую вашей работоспособности.
Вы знаете, ну я живу этим, у меня другого ничего нету.

Вы ходите в спортзал, занимаетесь?
Сейчас нет, хотя у меня был такой припадок. Я ходил восемь месяцев, и не было никаких результатов, вообще. И только на восьмом месяце начало что-то проступать. Мне тренер говорит: «Если будете дальше заниматься, у вас будет очень хороший результат, мышцы уже привыкли и будут работать на вас». Но на это же время нужно, должна быть система. Так и забросил.

У вас же сумасшедший гастрольный график.
Я не даю сольные концерты уже четыре года.

Почему?
Устал, просто устал. По два с половиной часа... Я чувствую, я уже не в состоянии. Очень тяжело, да и нужно было отойти от номеров того времени, перейти в новое. Я вот только начинаю понимать, какие номера у Сердючки должны быть сейчас.

А денежка как же?
Корпоративы работаем постоянно. Дни рождения, свадьбы. А денежки всегда стояли на втором месте. Они будут всегда, если у тебя будет что показать. Корпоратив — это ни в коем случае не халтура, боже спаси. На второй песне мы уже мокрые. Песни-то у нас не медляки, ну и костюмы у Сердючки…

Про шапку вашу со звездой я какие-то ужасы читала.
Она восемь килограмм весит. У меня уши, если посмотреть запись «Евровидения», скручены в трубочки: давит шапка, наушники, мониторы, очки… Нагрузка нереальная. Зато красиво, настоящие зеркала.
Андрей, я в первый раз вас сейчас вижу не как Верку, и субъективное ощущение от вас почему-то очень грустное.
Это не грусть, это усталость. Усталость от того, что ты делаешь чью-то работу постоянно. Надоело быть завучем и все контролировать. Хочется заниматься делом и иметь хорошее настроение. Момент раздражительности присутствует, конечно. Перед «Евровидением» я не читал газеты и телевизор старался не включать. То в новостях сжигают чучело Сердючки, то против меня митинг… Ну больные на голову! Почему такая реакция на комедийный персонаж? Я не могу понять.

Это большой вопрос.
Люди забывают, что за чучелом, которое они сжигают, стоит живой человек.

Вот вы о чем. Спросите вашего друга Филиппа, когда вообще кто-то помнит, что звезда живой человек.
Филиппу, может, проще, он привык, он абсолютно адаптирован в жизни, знает, как себя вести. А ко мне двойной интерес. Мне даже психолог сказал: «Они начинают в вас искать Сердючку». Такой двойное внедрение в тебя.

Разговоры с психологом вам помогают?
Да это я просто по-поводу снотворного консультировался.

Не спали?
Да, был сбой. Он сказал: принимайте, вы должны спать. Я принимал абсолютно спокойно, не накручивал себя, что привыкну. Сильнейшее снотворное, через 15 минут пять часов гарантированно спишь.

А вы пьете?
Алкоголь? Ну бывает.

А что?
Пиво. Вообще, для меня выпивка это не столько напиток, сколько разговор. Когда хорошая компания, приходит молодняк, и такие дуэли бывают, и такие приходят мысли, словесные оборотики интересные… Знаете, это как Станиславский сказал, что не может просто так сесть и написать книгу, он должен с кем-то говорить. Тогда у тебя появляется… (Задумывается.)

Я вас понимаю. А вы записываете сами за собой?
Боже сохрани.

У вас красивое лицо.
(Смущается.) Мне вот ваш президент кажется симпатичным. Мне кажется, он так хорошо смотрится. Мне нравится, что он может пошутить, что он хорошо говорит.

И вы стеснительный.
Да, очень. Филипп вам не рассказывал — мы были с ним в Питере, и нас пригласили на ужин. А я очень скромно одеваюсь, очень. И вот мы идем с ним после этого ужина, он весь в Cavalli, на плечах у него лисица, а я примерно как сейчас одет, чуть ли не в шлепанцах и носках. Филипп и говорит мне: «Вот скажи, почему ты так скромно одеваешься? Люди спрашивают — ты что, не можешь себе позволить?» А я говорю: «Филипп, ты ходишь в этом по улице, а я в этом выступаю». А он идет — прямо натуральная Верка Сердючка. (Смеется.)

И все-таки, почему вы так скромно одеваетесь? Вам все равно?
Я не люблю. Это не то что все равно. Просто так в глаза не бросаешься, смешиваешься с пейзажем.

Обидно?
Да, на самом деле просто обидно. Второе место — это что, меньше, чем третье? И если бы хоть эта злополучная «Раша» была — но ведь ее не было! А теперь людей зомбируют, что Сердючка чуть ли не главный враг России.

Завидуют, наверное?
Как вам сказать… (Думает.) Когда я на сцене, меня как будто разбирают на части, как будто вампирят. Есть же какие-то такие вещи, да? Неслучайно ведь у меня костюмы как броня. Даже психолог это сказал: «Знаете, Андрей, вы интуитивно верно подбираете эти все блестяшки, зеркальца на концертную одежду. Это же отражает все дурное…»

Кстати, о костюмах. Я была на вашем концерте «На березовых бруньках», и мне показалось, что публика все-таки лучше реагирует на старый Веркин гардероб, на пиджачок этот нелепый, дырки, колготки.
Нет, это не так. Это как, знаете… вот что бы «Ласковый Май» ни пел, все в зале все равно будут ждать «Белые розы».

Да, согласна.
Это такая ностальгия — в том числе и по своей юности. Верка ведь рассказывала тогда о Советском Союзе, и, чтобы вам было смешно, я рассказывал про себя. У каждого это было. Кто-то так же спотыкался в ванной, кто-то штаны спортивные в школу под брюки напяливал, чтобы не переодеваться на физкультуру... Это все столетней давности, и зал сразу оживает, когда видит эти колготки Веркины, потому что всем есть что вспомнить.

Сейчас она, конечно, шикарная женщина, что говорить.
Но опять же это все равно процентов тридцать от того, что мне хотелось бы видеть. Все равно ее часто неправильно воспринимают. Или начинают из меня делать женщину, что нельзя никогда. Она — персонаж. Потому что если вот чуть-чуть влево, то это будет вот это. (Показывает на заголовок на журнальной обложке: «Гей, славяне!».)

А что вы хотите, вы знаете?
Я знаю, я вижу. У меня в голове сформировано, какая она, какой репертуар, какие песни. Но тут есть вещи, на которые я не влияю.

Например?
Например… (Думает.) Профессионализм других людей. Я сам не профессиональный музыкант, да, я просто пишу, но, приходя к аранжировщику, я не хочу и не должен с ним сидеть. Я хочу отдать и забрать.

Готовое?
Да. Вот, например, вам трек, а вы из него сделайте. А мне потом показывают — а мне не нравится. И говорят: «Ну так же тоже может быть?!» Ну конечно, может. Все может быть. Но мне-то надо не так, а вот так! (Смеется.) Эта проблема связана и с музыкой, и с клипами, и со всем остальным. То ли это я такой, не знаю. Когда ты бежишь, а за тобой не успевают — это очень плохо.

У вас ощущение, что вы впереди?
Я бегу, да. Я чувствую это, я даже иногда себе говорю: Андрюша, не беги — иди.

Инна Белоконь, девушка, которая блестяще играет маму Верки, за вами успевает?
Да, Инна в смысле импровизации всех сделает.
А чем она занималась до того, как стала «мамой»?
Квас продавала на улице, в Полтаве.

Да ладно.
Я вам говорю.

Она не актриса?
Боже спаси. Я никогда не беру артистов: их надо переламывать потом. Мы вместе учились в СПТУ на продавцов-кассиров. Уже 15 лет работаем. Мы настолько знаем друг друга, у нас диалог уже на уровне глаз. Когда я на пресс-конференции в Финляндии сказал, что ей 32 года, все ахнули. Это люди от земли, понимаете. Они не знают, как надо. Они делают, как чувствуют.

В фильме «Мадам Баттерфляй» герой говорит: «Почему в старой пекинской опере все женские партии исполняли мужчины? Потому что только мужчина знает, какой должна быть настоящая женщина». Вы с этим согласны?
Ну…

В общем-то, это главный принцип жанра травести.
(Думает.) Я знаю одно: мужчина может сыграть женщину, а женщина мужчину — нет. Ну вот назовите мне женщину, играющую мужчину, и чтоб это было круто.

Я не могу вспомнить вам сейчас, но я не специалист.
Ну, я тоже не специалист. Я просто сейчас размышляю. Нет такой женщины, которая сыграла мужчину, смешного мужчину. Но зато смотрите, сколько после Сердючки на экране появилось мужчин, переодевающихся в женщин. И меня это очень сильно раздражает.

Почему?
Я объясню. Не всем это позволено делать, понимаете. Это выглядит как ряженичество, и это ужасно. То есть за этим нет образа никакого, а просто мужик нарядился, посмешил. Самые лучшие женские роли, я об этом говорил, играют Юра Гальцев и, конечно, Юрий Стоянов в «Городке». Теоретически Стоянов мог взять также какой-то персонаж — ну не знаю, техничку, например. И сделать ей карьеру певицы. То же самое, то же самое! Знаете, почему я не люблю пародии на себя? Это нелепо напяленное боа, эта бездарная роза — это все пошло. Сердючка при всей своей спорности — не пошлая. Переодевание сродни ходьбе по канату, и надо настолько уметь держать баланс, чтобы не скатиться в вульгарность!
Как вы восстанавливаете силы?
Включаю какой-нибудь фильм, типа «Семнадцать мгновений весны» или «Девушка без адреса», старый-старый, шестидесятых годов. Накладываю себе в тарелку еды как следует. (Смеется.) Сажусь, ем и смотрю.

Один?
Да.

Сколько вам лет?
Мне 33. И у меня тоска по шестидесятым годам, я не знаю почему. Мне кажется, что вот там — вот это было время… (Думает.) Время творчества, созидания. Закончилась война, денег ни у кого не было, по большому счету все только налаживалось… А вот смотришь эти фильмы — через экран чувствуется даже запах после дождя… Эти пластинки, эти отношения, эти большие квартиры, в которых нет дорогой мебели… Почему-то тоскуешь по этому. Тогда был хороший театр, при такой аппаратуре снимались гениальные фильмы. А сейчас и цифра, и шмыфра, и что хотите, а посмотрел — и забыл… Знаете, так хочется создавать продукт, который будет вне времени. Вот я смотрел несколько своих номеров прошлых лет, и есть такие, на которые время не повлияло вообще.

Номер про побирушек на поминках среди них был?
Кстати, да. У нас единственная запись, которая осталась, когда он был уже хороший, — с последних концертов в Америке. Мне реально было самому смешно. Мы уже купались, я видел, что мы с Инной друг друга заводим, импровизируем легко... У нас же абсолютно куражное искусство. Надо иметь очень хорошее настроение, когда выходишь на сцену, — тогда ты летаешь. А если нету настроения, я просто барабаню текст и вообще тогда неинтересно… Даже вот на «Евровидении». Мы репетировали в неполном составе, но получали огромное удовольствие. Вокруг нас были профессионалы, мне говорили: «Андрей, а вы можете больше на эту камеру работать». Мне подсказывали, это было так здорово, у меня родилась идея с пробежкой этой…

…которую потом украли французы?
Украли, украли. Такие суки. Я после этого себе сказал: так, Андрюша, надо тихонько репетировать. (Смеется.) А вот на самом финале я выступил не очень хорошо.

Нет?
Когда я вышел, я забыл слова. «Hello everybody!» — надо было начать, а люди стали так кричать… И я помню, что на «х», а не помню, какое слово. Ххх… Стою и думаю: «Господи, какое это слово?» И от напряжения просто родил это «hello everybody» и первый куплет как-то еще. Только потом въехал уже в ситуацию… А накануне мы выступили очень хорошо. Вот когда чувствуешь: мы порвали зал. Это очень классное ощущение. Сердючка, нацепив звезду на голову, должна была этой звезде соответствовать. Вокруг нее должен быть ажиотаж, все эти атрибуты звездные. Мы же в это играем.

Вы играете, а воспринимают-то всерьез.
Так я специально все делаю, кто-то же должен оживлять пространство это скучное. Что бы ни говорили, а не хватало персонажа, который бы вытворял такие чудеса. Я не хочу своей Веркой никому сделать плохо, я хочу просто развлекать. А все равно получается, что надо охрану. Не все рады ее успеху, скажем так.

Мне кажется, это актуально для любого популярного артиста, не только для Верки.
Да, да. И я, наверное, наивен, раз думаю, что артисты могут дружить. Но я лично могу.

А с кем вы дружите из артистов?
С Филиппом. (Андрей имеет в виду Филиппа Киркорова. — Прим. авт.)

А еще?
Ну… С Сережкой Лазаревым хорошие отношения, со многими, просто мы не так часто видимся. Вот Дима Борисов с Первого канала, ведущий. Как-то случайно познакомились, и — раз! — совпали какие-то вещи, чувство юмора… Вот Роман Виктюк еще, он недавно был тут, смешной такой.

Кто вас любит?
Меня?

Вас.

Вы знаете, может быть, любит очень много людей. Мы ведь говорим о зрительской любви, да?

Нет.
Если вы имеете в виду личный момент, то я не могу сказать, что я один, и не могу сказать, что есть что-то такое… Мне сейчас так комфортно. У меня что-то происходит, раз в месяц примерно, но мне проще одному. Бывают моменты, когда я просто хочу посидеть дома, не на море, никуда не ехать. А просто посидеть дома.

У вас нет ощущения, что ваш персонаж у вас крадет силы душевные? Что Верка вам, Андрею, не оставляет жизни?
Вот на днях у нас была съемка. Показывают: сначала я сижу нудный такой, плохо соображающий… А следующий кадр — уже персонаж, уже Верка. Всё, откуда силы вдруг взялись, она уже бегает, она уже орет... У нее своя какая-то программа.

Деньги сделали вас счастливее или несчастнее?
Я и к наличию, и к отсутствию денег отношусь абсолютно спокойно. Я жил когда-то в пристройке самодельной, просыпался утром, зима, обои поскрючивались от сырости, на лице иней… И не жаловался. Сейчас у меня есть квартира, машина, но это не вопрос счастья, просто я стал, может быть, менее зависим. К примеру, если раньше я не мог купить 15 дисков, то сейчас я могу купить 154 диска и даже их не открывать, они у меня так лежат. Мне просто приятно покупать диски, понимаете, это в голове все. В детстве я очень любил итальянскую эстраду, Тото Кутуньо, вырезал фотографии из журналов, как все дети. У меня уже дисков его… ну не знаю, ну миллион этих Тото Кутуньо, одни и те же, просто разная обложка, а я все равно покупаю, покупаю. (Смеется.)

Какие продукты всегда есть в вашем холодильнике?
Я вам скажу. У меня новая фишка: все зеленого цвета. Яблоки, авокадо, петрушка, укроп, огурцы, зеленый перец…

Вы поете в душе?
Нет, нет такой привычки. У меня в детстве не было душа.

У вас не было ванной комнаты?
Мы жили в частном секторе, где все удобства были во дворе. Один туалет на много домов, а купаться мы ходили к знакомым, раз в неделю. Я всегда мечтал иметь ванную комнату.

Долго это продолжалось?
Пока не уехал. Потом, конечно, когда появились деньги, провели воду… Если так посмотреть, условия были ужасные.

У вас есть какая-то любимая вещь из одежды?
У меня есть любимая вещь, которую я никак не могу купить. Пижама, такая...очень приятная к телу, нежно-фиолетового цвета, в полосочку. Я ее прямо вижу. Или белая пижама. Мне бы хотелось иметь белый дом с белым интерьером, который залит солнцем, и ходить по нему в этой пижаме.

Наверное, вам сейчас несложно воплотить эту мечту в жизнь?
Она воплощается потихоньку, но у меня такой архитектор, что все никак не могу воплотить. (Смеется.)

Далеко это?
Нет, это Конче-Заспа, элитный райончик, примерно как у вас Рублевка. Там дамба, и у меня получается свой пляж даже, это прямо так хорошо... Участок 50 соток, это я, кстати, в первый раз вам рассказываю. Но это будет как бы дача. Жить там постоянно я бы не смог. Мне нравится жить в городе, в самом центре.

Значит, сажать картошку — это не для вас?
Я терпеть не могу сажать картошку, это пытка для меня была. Или собирать жуков. Вот вы собирали жуков когда-нибудь?

Нет.
Вот видите, а я собирал. А потом надо было бросать их в керосин и подпаливать. Такой крематорий для жуков. (Смеется.)

Что вы делаете сидя в машине в пробках?
Слушаю музыку, говорю по телефону.

С кем больше всего?
Бывает, очень долго говорю с Филиппом, очень долго. Говорим, говорим.

Филипп любит вас?
Это лучший друг мой. Знаете, вообще счастье, когда люди совпадают, чувствуют друг друга, но при этом друг другу не мешают. Счастье, если можно находиться в одной квартире, но у каждого человека есть свое время, своя свобода. И при этом вы друг другу очень необходимы. Вот мы с вами живем вместе, а я люблю побыть один. И вот я сижу играю на пианино, а вы тихонько открываете двери, ставите чашку, кладете бутерброд и уходите. Или вы сидите разговариваете по делам, а я тихонечко беру ваш мобильный и ставлю его на подзарядку. Вот это любовь.

У меня такого нет.
Я вам этого желаю. У меня, правда, такого тоже нету. (Улыбается.) Но было. Были отношения, когда хорошо.

А когда было хорошо, но потом закончилось, это можно пережить?
Это очень тяжело пережить, почти нереально, но в этот момент ты как-то все понимаешь… (Думает.) Чем мужчина отличается от женщины, вы знаете? Да ничем. Одинаково все плачут. Ко мне, бывало, в общаге приходили как к врачу, плакались, делились. Цирковое училище, акробаты… И приходит такое здоровенное, любого пришибить может, — и вот оно плачет сидит…

А вы когда последний раз плакали?
На «Славянском базаре» меня пробивало, но я думаю, это на нервной почве. Было как-то все несправедливо, ну и нахлынуло.

А не из-за работы?
А так давно. Тот опыт мой — это такая была травма для организма, для психики, что выработался иммунитет. И теперь ты уже как бы режиссируешь отношения: так, это мы пропускаем, здесь мы уже были…

Поэтому вам проще одному?
Поэтому мне проще одному. Но мне сейчас никто не нужен рядом еще и потому, что, когда ты один, ты восстанавливаешься. Знаете, у нас с вами есть одна общая тема — тоска по идеальному. И завышенные требования к человеку, который должен быть рядом. То, о

Ого!Надо будет купить

Так жалко...    Верочки не будет в Белграде! 
Верку Сердючку обидели организаторы «Евровидения»
Андрей Данилко, более известный под именем Верки Сердючки, наотрез отказался ехать в Белград, чтобы выступить в рамках «Евровидения».

Знаменитого украинского певца страшно обидели организатры конкурса: пригласив артиста как почетного гостя и человека, в прошлом году занявшего на «Евровидении» почетное второе место, они заявили, что платить за поездку должен он сам.

Верка Сердючка
Но разве в гости так зовут? – Я, мягко говоря, в шоке, – не скрывает эмоций Андрей. – Видимо, сербские друзья чего-то не поняли! Пригласить-то они нас пригласили, но мы не можем ехать за свой счет. Вообще считается, что приглашающая сторона должна оплачивать все расходы. Это очень странная ситуация: мы же не конкурсанты! Конечно, я бы с удовольствием съездил в составе украинской делегации, поддержал бы наших ребят. Но...

Понять негодование Сердючки можно. Для выступления артисту нужно везти с собой команду из 16 человек, что, по самым скромным подсчетам, обошлось бы ему, как минимум, в 20 тысяч долларов.

– Достаточно того, что в том году мы потратили кучу денег, – говорит "Жизни" Андрей. – Зачем нам лишние растраты?

В результате вместо Данилко в Белграде выступит Руслана, несколько лет назад ставшая победительницей «Евровидения». Украинской диве, владеющей вместе со своим мужем одной из крупнейших рекламных студий в Киеве, такие расходы по карману.
источник: newmusic.ru

Верка Сердючка «потусила» в луганском клубе «Айсберг»

   19 апреля ночной клуб «Айсберг» радушно открывал свои двери не только для любителей клубной жизни, но и для истинных ценителей украинской эстрады. На уютной сцене блистала неподражаемая Украинская звезда Вера. Об этом сообщает Ирта-FAX.

   Уже несколько лет подряд Верка Сердючка ассоциируется с символом Украины. А знаменитые строки «Любовь вам не трали-вали» и «Хорошо, все будет хорошо» напевают как взрослые, так и дети.

   Как всегда, звезда прибыла на выступление с любимой мамой. Под продолжительные овации дочка с мамой исполнили все полюбившиеся слушателю композиции. Шикарные костюмы, зажигательный балет и живая музыка равнодушным не оставили даже самых требовательных музыкальных эстетов.

За флуд сорри, ferkelbuch, назвать Руслану позором язык не поворачивается. Да, ей не стоило уходить в политику, но её можно уважать за её достижения в музыке. И с Данилко она дружит

Стыдно???Стандартно??Та если бы всё так было-она бы первого места не заняла 
ferkelbuch
Нельзя так к Сердючки относится!Єто оч серьозній фанатизм!Как ві можете Сердючку с Гоголем сравнивать??

еше как можно , Гоголь конечно классик, и я его очень лублу,
но силъно прямолинейний, чехов почел далше .

Ну я естественно не литературниэ таланти Верки с Гоголем сравниваю -
Гоголь ведь медведиза письма - писатель с мировим именем.

Но по уровну сатири их можно сравнить,

Так у Верке сатира куда жесче : каждий ее жест и взглад ничто другое
как сатира, можно сказазать издевателство над нами над всеми,

если ето не все понимают то ето тока Веркина заслуга:
над кеми Верка, Господа, смеетса ?

Над нами и делает ето мягко и беспощадно.

300 миллионов народу , президенти думку гадали иz-за ее 2 слов -
Лаша Тумбай - такого никому в мире не удавалось!